Предупреждение и наведение на мысли нужные.
Найди в себе и вырви образ прошлого,
живущий в вас, люди.

- Представьте себе захолустный грузинский городок: пыль, грязь, мертвящая скука нищего быта. В семье пьяницы и сапожника под присмотром забитой набожной женщины растёт тихий мальчик с недюжинным для его лет умом и живым воображением.

Болезненное самолюбие – следствие бедности и далеко идущих замыслов – помогает ему с успехом переходить из класса в класс и стать среди товарищей верховодом. Мать спит и видит его в пастырском облачении под сводами архирейского собора. Втайне мальчик разделяет её надежды и в свободные от игр и учения часы усиленно штудирует святоотеческую литературу. Горние истины открываются перед ним во всей своей красоте и величии. Посвятить себя уединённому посту и молитве представляется ему его высшим признанием, выбор сделан сразу и навсегда. Жизнь в родном городке, где каждый третий считает настоящим отцом мальчика их соседа – красивого богатыря из виноторговцев, тяготит его. С помощью местного священника, питающего слабость к ревностному отроку, он определяется, наконец, в губернскую семинарию, в которой вскоре становится первым учеником.

В следствии перенесённой в детстве оспы, мальчик страдает комплексом неполноценности и дичится женщин, мирские соблазны не манят его. Всей незамутненой ещё грехом душой он уходит в молитву, Экстатическая сущность его проявляется в ней наиболее полно. В минуты наивысшего просветления и подъёма пастыри Царствия Божьего являют ему свой запредельный лик, благословляя его на служение церкви и монашеский обет.

Но в рвении своём он жаждет превзойти всё содеянное святыми отцами во имя Господа. Подвиг Иуды, предавшего себя на позор и проклятие ради утверждения славы Христовой, не кажется ему пределом самоотречения. Ему грезится совершить такое, после чего на пиру праведных он будет сидеть одесную Спасителя. Пламенную ревность свою он изливает восторженными стихами, заполняя ими всякий свободный листок бумаги.

Гордыня его так велика, что он решается показать свои вирши великому поэту-соплеменнику, который, отвергнув их, в простоте душевной советует ему заняться политикой. «Знаете, юноша,- напутствует он семинариста,- там это легче». Но юноша, пока не ведая, что совет мэтра станет пророческим, с ещё большим усердием продолжает молитвенные бдения. Дни и ночи идут своей чередой, не даруя ему указующего назначения. В слезах и покаянии взывает он к Господу, моля его о непосильном для других кресте. Услышана ли была его молитва или в изнеможении пригрезилось ему, уже иссякла надежда, слышит семинарист явственный голос: «Иди на Афон».

Конец сомнениям и томлению духа, конец ложным влечениям и пустым химерам! Семинарское начальство отнеслось к желанию многообещающего отрока поклониться святым местам со снисхождением и вскоре он уже стучится в ворота Ново-Афонского монастыря. Братия встречает молодого паломника с распростёртыми объятиями. Ещё бы, такое рвение при всеобщем оскудении веры! Проявляет интерес к гостю и сам знаменитый богоугодной жизнью Старец Игнатий, завершающий здесь свои земные дни. Будучи призванным к нему, юноша с удивлением замечает добротное, хотя и без роскоши, убранство его кельи. Едва уловимый аромат хороших духов витает в четырех его просторных стенах. На столике красного дерева теснятся дорогие безделушки. Старец прекрасно понимает состояние Гостя. «Не бойся людских слабостей, сын мой, - говорит он.- Слабость это ещё не грех. Праведная жизнь не в вещах, а в поступках. В делах рук наших тоже красота Божья и нам ли её гнушаться? С чего ты пришёл ко мне, милый?» После врачующей сердце исповеди, в которой тот изливает перед святым отцом всю свою душу, всю муку тяготившей его страсти, старец долго молчит, взыскующе глядя куда-то сквозь гостя, в обозримое только для него одного пространство. «Ты хочешь жертвы, которой нет равных со дня Вознесения Христова? – отверзает он затем уста. – И ты готов?» «Да, святой отец, - отвечает семинарист, - готов». «Тогда слушай, - подступает к нему старец, властно опуская его на колени. – Бесы земных страстей одолели человеческую душу. Человек возжаждат устроится на земле, устроится любой ценой, даже ценою преступления. Кровь и ярость застилают ему глаза, он уже не подвластен никакой благодати. Обуянные соблазнами люди слепо рвутся к пропасти. Людей гонят туда бесы корысти и гордыни, и, если их не остановить, свет уйдёт из мира, и воцариться тьма». «Кто остановит их, святой отец?» «Ты». «Я готов,- шепчет гость,- укажи путь». «Готов ли ты, во имя Господне, обречь душу на вечные муки и поругание?» «Да, святой отец, - говорит тот, - готов». «Готов ли ты предать мать, детей своих хуле и позору?» «Да, святой отец, готов». «Готов ли ты убить друга и обесчестить роженицу?» «Да.» «Готов ли ты преступить все заповеди и законы человеческие ради торжества Христовой истины?» «Да, с упованием в сердце». «Не будешь ли жалеть о деяниях своих в минуты слабости и смятения?» «Нет, никогда». «Что ж,- говорит ему старец, - тогда иди. Иди к тем, кто попирал божьи заповеди, замыслил обратить детей Христовых в стадо послушных рабов, жизнь и смерть которых будет зависеть от них и никого более. Со скорбью в сердце разрешаю тебя ото всех грехов. Предавай и святотатствуй, кради и убивай, лицемерь и лги. Ты должен стать у них первым. Первым, меньшего не дано. Катехизис их немудрен, слова пусты и ничтожны, главное забудь, что такое Бог и совесть. Когда же с помощью Божьей ты вознесешься на самую вершину власти между ними, наступит для тебя самое тяжкое испытание. Они, взявшие в руки меч лжи и разбоя, должны погибнуть, погибнуть все до единого. И смерть для них ты сделаешь во сто крат страшнее смерти их жертв. Мы спасем их души, тела же пусть примут всю меру страданий, какую уготовили они для других!» «Но, святой отец, восклицает пораженный семинарист, - среди них есть немало соблазнённых с чистым сердцем!» «С чистым сердцем, - резко отвечает ему старец, - не решаются идти по трупам ближних. Ответственность их равна и наказание одно: бесславная смерть. Им не будет числа, имя им легион, и рука твоя да не дрогнет, отправляя на плаху каждого из них, будь то твой друг или близкий родственник. Если человеку не достало крови Спасителя, чтобы прозреть, пусть умоется он своей собственной. Может быть, тогда он оторвёт свой взор от земли и взглянет, наконец, в небо…

Снесёшь ли ты эту ношу, сын мой избранный?» «Снесу,- ответствует тот, и в благодарственных глазах его загорается огонь решимости. – Благослови, отец!» С того дня сердце его отрешается от мира.

Нет преступления, какого он не совершал бы, идя к поставленной цели. Он интригует среди своих и одновременно служит в политическом сыске, продавая единомышленников оптом и в розницу за триста рублей помесячного жалования. Он не гнушается дружбой воров и насильников, организуя из них банды по экспроприации. Он устраняет со своего пути соперников, не останавливаясь перед клеветой и убийством. Провидение помогает ему избегать случайностей и ошибок. После победы у него почти не остаётся серьёзных соперников. В его списке их двое, но один из них смертельно болен, другой же, оглушённый собственным красноречием, сам роет себе яму, раздражая своей болтовнёй только что пришедшую к власти и не обременённую образованием касту. Время работает на бывшего семинариста, и через несколько лет, похоронив одного и выдворив из страны другого, он становится единовластным хозяином огромного государства, устрашившего мир невиданным мятежом. Месть его грозна и неотвратима. Сначала он выбивает из-под ног землю у самой непокорной части народа, натравив на неё безродных люмпенов: такого плача и стона не слышала страна со времён монгольского нашествия. Брат грабил брата, сын посылал на заклание отца, сосед оговаривал соседа. Сорной травой зарастали пашни, и в некогда хлеборобных краях павшие от голода складывались штабелями. Затем, он принимается за тех, с кем шёл к своей неограниченной власти. Бывших палачей казнили палачи, пришедшие к ним на смену, которых, в свою очередь, уничтожали новые палачи. Но зелье сонного рабства уже текло в их крови, и они, умирая, возглашали ему славу и здравие. Но и это ему кажется мало. В случившейся вскоре кровопролитной войне он отдаёт на растерзание чуть не четверть государства, устелив эту четверть миллионами брошенных на произвол судьбы жертв, которые, пропадая в концлагерях и братских могилах, всё же не оставляют его своим обожанием.

Ложь становиться сутью и двигателем человеческой души. Ложь вывернула действительность наизнанку, и продиктовала людям способ существования. Ложь пропитала самый воздух, каким всё вокруг жило и дышало. Только тут, оказавшись лицом к лицу с результатом заданной себе миссии, он приходит, наконец, к выводу, что обманут. Обманут с самого начала лукавым старцем на Афоне. Пролитая кровь не сделала людей ни мудрее, ни зорче. Но в душе его уже нет места свету и раскаянию. Брезгливое презрение к черни, ничего не забывшей и ничему не научившейся, завладевает его сердцем. Став властелином чуть ли не полмира, он играет судьбами людей и народов, злорадно любопытствуя, до каких же столпов может ещё дойти человек в своём лакейском падении. Главы сопредельных государств неделями топчутся у него в прихожей в ожидании аудиенции, собственные министры, упившиеся по его милости до положения риз, пляшут перед ним гопака и кричат петухами, родные дети от страха не поднимают в его присутствии глаз. Ведь их кровная связь с ним прервалась ещё со смертью матери, которую кстати, он тоже предал без особой печали и сожаления. Но чем явственнее приближается к нему старость, тем безотраднее начинает казаться ему жизнь. Всё вокруг видится ему осточертевшим и пресным. Пресные шутки приближённых, пресные процессы микроскопических врагов, пресные увлечения угасающего старческого сердца. В его жизнь, отодвинув все другие ощущения на задний план, входит страх. Страх опутывает его душу гнетущей тревогой, страх теснит ему грудь удушливым холодом, страх лишает его сна и покоя. Тысячи, тысячи рук, кажется ему, тянутся в его сторону, чтобы рассчитаться с ним за чью-либо гибель. Не доверяя даже ближайшим из близких, он окружает себя стаей кавказских головорезов, каждый из которых ради него способен убить собственную мать.

За бронированными дверями кабинета без окон, обутый в валенные опорки, целыми днями бродит он из угла в угол, коротая время в решении детских кроссвордов и в смутных воспоминаниях. Всё чаще и чаще являются ему картины далёкого прошлого. Всё чаще видит он родной дом, школу, семинарию, Новый Афон. Всё чаще возвращается он мыслью к разговору со старцем Игнатием. И всякий раз при этом диктатора гнетёт один и тот же единственный вопрос: кто, где и почему подвинул его через случайного анахорета на это крёстное восхождение? «Попался бы он мне сейчас, - закипает старик злостью к Игнатию, - ему бы живо развязали язык». Слова давно забытых молитв всплывают в его памяти, но, вызвав в нём задавленный зов, они так и не складываются в одно целое. Господь не принимает его боязливых попыток вновь приблизиться к небесному престолу. Чувствуя скорый конец, он почти не спит, страшась умереть во сне. Он всё ещё ждёт, что разгадка его жизни откроется перед ним, и он, наконец, узнает смысл своего пути и предназначения. Но дни идут, приближая развязку, а судьба не спешит вывести его из неведения.

Постепенно он начинает чувствовать медленное угасание своего сердца.

Лишь тогда в последние считанные минуты перед небытием он внезапно видит возникшего у двери Спасителя. Распятый молча смотрит на него и в скорбных глазах гостя не таится ни вызова, ни укора. «Ты звал меня, - тихо молвил Он, - я пришел». И тут старик замечает в Его глазах слёзы. Охладевающая душа диктатора не выдерживает тяжести этого зрелища, он падает ниц и поверженный ползёт к двери. «Во имя Твоё, - хрипит старик,- ради славы Твоей!» Но Спаситель молчит и только тихие слёзы снисхождения и жалости текут по Его измождённым щекам. «Прости!- чуть слышно вопиет бывший семинарист.- Разве не ради Тебя предал я мать, жену, детей своих, разве не ради Твоей истины преступил закон и заповедь, разве не во имя Твоё залил кровью половину мира?» «Нет, - поводит головой Спаситель, - но я прощаю тебя, ибо не ведал ты, что творил». «Но разве, кроме прощения, я ничего не заслужил у Тебя? – не унимается умирающий. – Разве крест, пронесённый мною, посилен простому смертному? Я совершил этот подвиг проклятья, чтобы сесть одесную Господа в день Твоего второго пришествия, так не оставь же меня наградой!» «Я пришёл подарить мир твоей смятенной душе, - ответствует тот.- Но ты не принял моего дара, ибо не вера, а гордыня двигала тобой в твоём пути, большей награды у меня нет. На моём празднике все равны и все одесную Господа. Прощай.» «Подожди! – тянется следом за ним умирающий.

– Подожди, я хочу что-то ещё сказать Тебе!» Но образ у порога исчезает, и последний вопль захлёбывается в белых губах старика, застывшего на полдороге к двери, с вытянутой рукой…

Автор - Владимир Максимов.