До 17 лет я не верила, что меня кто-то способен полюбить. А я любила все и всех. Куда же мне девать свою нежность, такую необузданную и безудержную?! И я отдавала ее природе.

Моя мать считала любовь чем-то гадким и запретным и говорила об этом с презрением. Она говорила что это большой стыд - любить кого-то и дарить ласки. За всю жизнь ни отец, ни мать - ни разу меня не обняли и не поцеловали.

Она ругалась на цыплят, на корову, на меня и кричала, что все мы слишком много едим, и лучше, если бы мы все поумирали. Фразы были грубые и злые. Она ненавидела весь мир. Я старалась дома почти не есть и научилась добывать себе пищу в лесу или на колхозных полях, даже зимой находила под снегом корешки, очень вкусные и сладкие.

Поток брани прекращался только ночью, и потому я спешила скорее сделать все дела и сбежать на простор лугов, в лес. Там изливала свою нежность деревьям, травинкам, птицам, насекомым. И, конечно, имея внутри себя такой огонь любви, с раннего детства грезила любовью к человеку. Помимо фантазий, потребность любить человека в реальном мире искала выхода и не находила из-за страха признаться или проявить свои чувства.

В эти же шесть лет случилась со мной ужасная история. К нам в деревню приезжает жить восточная девочка лет 12, казашка. Ее красота вызвала во мне восхищение и удивление. Таких людей у нас не было. Я не могла оторвать от нее глаз. Стала ходить за ней по пятам, и та ответила на мою любовь. Девочка, имени которой не помню, оказалась опытной лесбиянкой и сделала меня своей пассивной партнершей. И в шесть лет я узнала те ощущения, которые называют оргазмом.

Это было ново и необычно и поначалу мне все очень нравилось. Мы занимались любовью на чердаке сарая в мягком и душистом сене. Она приходила ко мне через день, мы тихонько пробирались на чердак, чтобы нас никто не видел, и предавались страсти, и выходили оттуда, уставшие и раскрасневшиеся. Но как только девочка уходила домой, я начинала испытывать страшное беспокойство и душераздирающую тоску. Тоска мучила. Я хотела немедленно умереть. Осознавала, что наши отношения - это что-то не то, подмена, а не любовь.

Я чувствовала во всем фальшь и стала искать выхода. Перестала спать ночами, много думала и вспомнила о Боге. В себе я его не нашла. Он бесследно исчез и остался только на бабушкиной иконе. Она стала объектом моего тщательного исследования. Часами смотрела в глаза Богоматери и спрашивала:

“Где ты прячешься?”

“Почему не отвечаешь мне?”

Но икона безмолствовала. Я даже искала Бога за иконой, но ничего, кроме паутины, там не было. И тогда кричала ему:

“И это ты!?”

“Паутина и доска - и все?!”

“Зачем ты обманываешь меня?”

“Умоляю, покажись, скажи что-нибудь.”

“Ты - гадкий, ты - ничтожество.”

“Ты ничего не можешь!”

“Слышишь, я объявляю тебе войну.”

“Все, я с тобой больше не дружу!”

“Ты мой самый большой враг!”

Так выкрикивала про себя, потом плакала и снова умоляла помочь мне понять, что со мной.

Но икона молчала.

И тогда, назло Богу, звала девочку и отчаянно, взяв ее за руку, вела уже сама на наше любовное ложе, и мы со страстью, как две змеи, сплетались в один клубок и отпадали друг от друга только тогда, когда сон и усталость завладевали нами.

И так длилось полгода, пока муки мои не стали невыносимыми. И, чем сильнее были муки совести, тем яростнее я предавалась страсти. Страсть стала подтачивать организм и физические силы. Стала чувствовать слабость и боль, которая мучила по ночам и жгла невыносимо.

Однажды не выдержала, посмотрела на икону с тупой ненавистью, и в голове созрел план. Взяла острый кухонный нож, поставила стулья один на другой, проверила, прочно ли они стоят, и залезла на них. Глаза Богородицы строго смотрели на меня не мигая. Я подняла нож и... стала выцарапывать ей глаза, самозабвенно, и с дикой радостью. И многое мне удалось, и, когда изображение глаз почти исчезло, неожиданно услышала гром такой силы, что испугалась, стремительно сползла со стульев, и бросив нож, побежала прятаться. Страх в сердце перемежался необъяснимой радостью:

“Она ответила мне, ответила!”

Но страх и ненависть были сильнее.

И еще я знала, что отомстила и сегодня нарочно буду снова любить казашку! Мы встретились, и пошли на чердак, и снова занимались любовью. Но страсть куда-то ушла, и я знала, что это в последний раз. Все, что у меня накипело, впервые стала говорить этой девочке. Я ехидно спрашивала ее:

- “А ты не думаешь, что то, что мы делаем, очень плохо, и Бог накажет нас?”

Она очень удивилась и сказала:

- “Глупости, Бога НЕТ!.”

И вдруг я поняла, что то, что так мучило меня, совсем не беспокоило мою подружку. Мне стало страшно обидно. “Как же так? Значит, она не страдает как я?” И с отчаянием прокричала ей:

“Неправда! Бог есть, и ты узнаешь об этом!”

И в этот момент... обрушился чердак, и мы, вместе с бревнами и досками, в сене, полетели прямо в коровий навоз.

Я сильно ударилась, но боли не чувствовала. Было ликование освобождения и легкость в душе.

“Вот видишь, есть Бог. Уходи и больше никогда ко мне не приходи, я не хочу тебя видеть.”

“Никогда!”

“Поняла?!”

И девочка ушла, и больше никогда не приходила. А я мысленно помирилась с Богом и очень сожалела, что выцарапала глаза иконе, и молилась, чтобы у нее выросли новые. Что любопытно, через какое-то время у иконы действительно появились глаза, видимо, проявилась краска. Икона была очень старинная. Но для меня это было чудом, и я подписала перемирие с Богом. Оно оказалось недолгим.

Но тогда испытывала величайшее облегчение, снова появились силы и любовь, чистая и светлая любовь к миру, к Сереже захлестнула меня. Ожил родник души. Ведь, встречаясь с этой девочкой, я стыдилась Любимого. Мне казалось, что он знает об этом все, и не искала встреч с ним. Ведь он был для меня Богом, но не тем, что на иконе, а другим. Он был моей совестью. На полгода я убила его в своих светлых мечтах.

Теперь он воскрес с новой силой. Стыда от содеянного не стало, все забылось, я вернулась к моим лугам и лесу и теперь свои поцелуи и нежность дарила ему. И это было чисто, свято и без фальши.

Я даже простила свою мать, пошла в гости к бабушке пешком. Путь казался легким, и бабушка, веселая и ласковая, обняла меня, и Бог снова воскрес во мне. Все вернулось, я была счастлива, безмерно счастлива. Жизнь продолжается, и Бог снова улыбается мне бабушкиной улыбкой, и я вижу в ней себя.